Книга: Все что помню (Жукова Алена Григорьевна); Флобериум, 2022

Мне кажется, каждая книга, отражение того, кто писал её, даже если это выдуманный абстрактный мир, она — зеркало автора, зеркало героя. Эта книга — память о детстве, память о море, память о доме, память о людях, любимых, безвозвратно ушедших, добрая память. Её писал человек, который умеет верить, любить, ждать и надеяться, умеет грустить и смеяться, человек, который любит жизнь, как никто другой любить её не умеет. Эта книга — память о мире, который мы потеряли, мире, который уже навсегда останется на её страницах, ведь хорошая книга, а это действительно хорошая книга! любимая книга! — наш билет в Навсегда.

0    0

"Пока человек жив, у него есть будущее, пока жива книга — будущее есть у всего человечества". С. Н.
Мне кажется очень верной эта цитата, но я бы дополнил так: Пока человек жив, у него есть прошлое, настоящее и будущее, пока жива книга — прошлое, настоящее и будущее есть у всего человечества.
" Всё что помню" — очень хорошая Книга. Спасибо огромное Автору. Вы заставили меня вспомнить, и вернули надежду. И просто суперские иллюстрации!!!

0    0

Удивительная книга. Читала ее ещё в сети. Голосовала за её издание. Теперь наслаждаюсь бумажным вариантом. Это книга о жизни, которой уже нет, она осталась только в памяти. Нашей памяти.
Спасибо автору.

0    0

Любопытны в книге персонажи вне киноиндустрии, обычные жители — носители одесского колорита. О них идёт речь во всём разделе фикшен, и, в частности, в рассказе «Мадам Дубирштейн» — одном из самых ярких текстов сборника. На нём стоит остановиться подробнее.
Квартирный вопрос испортил не только москвичей, по всей видимости, тут Булгаков ошибался. В одесском доме работников кино и театра долго остаётся не расселённой одна коммунальная квартира, где семья Каблуковых — мать-молодая женщина, отец-инвалид, бывший грузчик, и двое детей — вынуждена соседствовать с неприятной личностью, неопрятной старухой. Жильцы дома сочувствуют семье Каблуковых. Желания всех героев истории прозрачны и даже частично совпадают. Молодая мать мечтает выправить своё хромающее счастье за счёт освобождения занятой старухой комнаты, старуха не прочь помочь соседке. Но откуда же у старухи такое прозвище — «мадам»? Кто она вообще? Откуда взялась? И тут автор несколькими штрихами даёт нам персонажный портрет «мадам Дубирштейн»: смена старомодного имени Эстер на современное Эра, банковское дело, наследство, усадьба со львами. И абсолютное вселенское одиночество героини. Длящееся. Нескончаемое. Бесповоротное.
Не выкладывая перед не знакомым с рассказом читателем способ, каким Мадам помогает семье Каблуковых стать полноправными и, главное, легитимными, хозяевами отдельной, больше не коммунальной квартиры, укажем лишь на один невольный авторский оммаж, на некоторую возникающую, неспециальную аллюзию к другому рассказу о личном ледниковом одиночестве. На наш взгляд, тут наблюдается яркое сходство в судьбах Эстер Дубирштейн и Ольги Вячеславовны Зотовой (А.Толстой «Гадюка»).
Обе героини одного социального статуса, прошлое обеих из одной исходной точки. Как мы помним, гимназистка Оленька Зотова из семьи купца-старообрядца второй гильдии, у которого на Проломной собственный дом (на миг отвлечёмся — как же сами за себя говорят созвучные литературные названия улиц: булгаковская Мало-Провальная и толстовская Проломная).
«Прошлая жизнь осталась на дальнем берегу. Строгий, зажиточный дом отца
гимназия, сентиментальные подруги, снежок на улицах, девичьи увлечения заезжими артистами, обожание, по обычаю, учителя русского языка — тучного красавца Воронова
гимназический «кружок Герцена» и восторженные увлечения товарищами по кружку
чтение переводных романов и сладкая тоска по северным, — каких в жизни нет, — героиням Гамсуна, тревожное любопытство от романов Маргерита... Неужто все это было? Новое платье к рождественским праздникам, святочная влюбленность в студента, наряженного Мефистофелем, его рожки из черной саржи, набитые ватой... Запах цветов, замерзших на тридцатиградусном морозе... Грустная тишина, перезвон великого поста, слабеющие снега, коричневые на торговых улицах... Тревога весны, лихорадка по ночам... Дача на Верхнем Услоне, сосны, луга, сияющая Волга, уходящая в беспредельные разливы, и кучевые облака на горизонте... Все это теперь вспоминалось, может быть, только во сне, в теплоте влажной от слез больничной подушки...…»
Прошлая жизнь действительно канула, и вот уже барышня Оленька Зотова, поменявшая туфельки «на сапожки с убитого гимназиста», — вестовой у красного командира. Дальнейшую судьбу Гадюки-Зотовой читатель помнит, рассказ Толстого обрывается на добровольной сдаче героини в милицию. Не принесли ей счастья ни сапожки гимназиста, ни юбка из зелёной плюшевой занавески.
Ещё одно обстоятельство сближает Гадюку и Мадам помимо происхождения и социальной принадлежности: непереносимость, невоспринимаемость их соседями, неприятие тогдашним обществом. Зотову (у Толстого) хотят травить сквозь замочную скважину йодоформом
Дубирштейн (у Жуковой) — пугать ночью привидением, чтоб старуха скорее окочурилась. Так отчего же их смертно не любят? Представляется, что в обоих случаях совпадает субъективная авторская модальность в создании образа главной героини, в которой окружающие (второстепенные персонажи) не видят «свою». Этих «мадам» не переносят за непохожесть, за чуждость, за врождённую несоветскость, за непонятную, не нужную щепетильность. За то, что в их бывшем мире юбок из занавесок не делали.
«Мадам Дубирштейн хотелось сказать что-то хорошее этой мягкой, доброй женщине, которая зачем-то жалеет ее, кормит и даже разговаривает. Она собрала все силы и, тяжело встав со стула, произнесла витиеватую благодарность. Евдокия развернулась и в недоумении уставилась на старуху.
— Что это вы со мной не по-нашему говорите? Это что за язык чудной? Я и не знала, что вы иностранным владеете, надо же, и помнит еще, — удивилась Евдокия.
Мадам сконфуженно улыбнулась…»
Зрелым писательским вымыслом автор книги «Всё, что помню» в одном из своих самых запоминающихся рассказов как бы дописывает биографию толстовского персонажа. Нет, конечно, «клейменая» Зотова не меняла фамилию на Дубирштейн
здесь, в одесском доме, Мадам помнили давно. «Кто-то утверждал, что старуха поселилась здесь еще до войны, а ее муж был тем самым архитектором, который спроектировал этот дом.»
Но почему бы читателю не представить, что автор приоткрывает нам тайну прошлого старухи? Почему бы гипотетически не представить, что, условно, старуха эта — отсидевшая за убийство соперницы Гадюка, которая в ментальной жажде тепла, юга и в желании растопить ледник сиротства «заякорилась» в приморском городе? Затем, продвинувшись по общественной линии, получила комнату с балконом в коммунальной квартире и доедала своё одиночество там, где «из окон верхних этажей можно было увидеть море, которое отделяли от неба, стоящие на рейде корабли». Такое вот неожиданное продление биографии литературного персонажа.

0    0